Пламя тофета
Слова из пустоты

ПЕ́РВЕНЕЦ (בְּכוֹר, бхор), первородный сын, согласно библейскому законодательству обладающий особым статусом в наследовании семейного имущества (в этом случае действительным считалось первородство только по отцовской линии), а также в культовой сфере (где первородство должно быть и по материнской линии).

В Библии понятие первородства применяется не только к людям, но и к животным и растениям: первенец скота и первинки плодов земли считались наиболее подходящими для приношения в Храм. Эта точка зрения основывалась на представлении, что первенцы людей и животных, как и первинки плодов земли, принадлежат Богу Израиля и потому в той или иной форме должны быть посвящены Ему. В повествовании о десяти казнях египетских последняя и самая страшная казнь — умерщвление Богом первенцев египтян, что служит этиологическим объяснением религиозно-культового правила посвящать первенцев людей и животных Богу. Жреческая традиция объясняет, что левиты были посвящены богослужению вместо всех первенцев Израиля (Чис. 3:12).

- Расскажи мне о своём стокгольмском синдроме, — глаза Агарес черны, словно обсидиан.

- Что ты хочешь узнать? Как я стал служить Баалу?

- Да, почему именно такие решения принимал в жизни, — голос демоницы звучит кротко и без агрессии.

Вспоминаю, что ходили слухи о том, что Агареса свергли и на его месте сейчас находится совершенно другой дух.

- Я не знаю. Просто делал то, что велело мне моё сердце.

- Сердце? — задумчиво протянула Агарес и наклонила голову. Казалось, что она была очень удивлена.

Первое, что пришло ко мне во время пробуждения, были две картины.
Они были всегда полностью идентичными друг другу, казавшись на первый взгляд абсолютно бессмысленными.
Первая показывала покрытой травой холм, на котором стоит замшелый высокий камень.
Вторая показывала бронзовую поверхность. Неровную, словно вручную отлитую.

В первое время я не понимал значения этих образов, но чувствовал, что однажды мне предстоит раскрыть секрет их обеих. Длительная магическая работа, связанная с путями крови и древними вампирическими практиками, однажды открыла значение обеих, и я был шокирован тем, что узрел.

Я осознал, что в видении можно двигаться: скользнув под камень, в земле я обнаружил могилу. Холм оказался курганом, скрывающим внутри усыпальницу. В этой могиле лежали чьи-то кости в золотых цепях, с венцом на черепе. Когда я приблизился ближе, мне почудилось, что мертвец смотрит на меня изнутри пустых глазниц. Было такое ощущение, что история смерти этого человека имеет ко мне непосредственное отношение, но какое именно - неизвестно.

Чтобы ответить на этот вопрос, напомню: в прошлом к нам начал являться дух, который назвался Баалом. Начав поиски этого имени и работой с Баэлем и Вельзевулом, меня в каждой из практик буквально накрывало волной яростного и ощущаемого чувства. Если Баэль мне явился в обликах трёхликого ангела и древнего рыцаря в доспехах, то Вельзевул открылся как покрытый восточными одеяниями воин, пришедший из пустыни.

Будучи покорённым воле Вельзевула, я пал ниц перед этих древним Богом на колени. Никогда прежде не стоял я на коленях ни перед одним человеком, богом или демоном, но такова была мощь, что встретил я на своём Пути. Когда я осознал, что ничто из того, что помогало мне раньше, не работает с Вельзевулом, я был вынужден выслушать его слова: «Установи алтарь, поставь стяги, повесь моё знамя — ибо в этом подлинная воля моя, и если ты не слушал других духов и не отдавал им должное, то со мной такой трюк не пройдёт».
Что же... Магия — это всегда рискованный шаг, особенно когда ты ищешь правду в глубине веков.
Я повиновался, а Баал направлял меня и давал по необходимости нужные комментарии...

- Прости меня за мой вопрос, но я не могу избавиться от мысли, что ты и Яхве — это очень… близкие духи. Не сочти за дерзость, но что бы ты смог сказать: ты и Яхве — это одно и то же или вы с ним принципиальные враги?

- [Вельзевул отвечает после долгого перерыва] Истина где-то посередине. Любой дух может трансформироваться. События влияют на состояние.

Я начал чувствовать в себе этот мощный вельзевулический дух, склонный к наслаждению жизнью, тьмой и тишиной, амменя никак не могла покинуть мысль: «Почему именно я»?. Однажды лёжа в своей кровати я погрузился в видение медной стены, как вдруг в голову пришла очевидная мысль сменить «положение камеры». Отвернув голову, я понял, что долгое время смотрел в стенку тофета, которая отражала пламя. Я видел, как надо мной вьются клубы чёрного дыма, уходящие наверх, к звёздам: я сгорал в храмовом пламени, и только молчание и треск огня были моими спутниками к долгому пути к пустоте.

- Ты можешь послужить ему, — смеётся Агарес, — ведь вроде как ты сейчас первый на очереди жрец для Его воплощения.

- Разве это плохо?

- С какой точки зрения? С моей точно нет. Лучше прожить одну жизнь Вельзевулом, чем десять — человеком.

Я стою перед жрецами в странных медных шапках и просторных одеяниях, с жезлами в руках. Их лица смуглы и бородаты, глаза темны и спокойны. Они объясняют мне, что Господь хранит души тех, кто идут в Его руки, и показывает мне на медную фигуру позади них. Я слушаю очень внимательно, мне кажется, что я соглашаюсь с их точкой зрения. Далее мне объясняют, что я уйду и воскресну в тот момент, когда Господь пожелает, ибо в его руках и жизнь, и смерть, и бессмертие души — его воля...

- А далее была пустота, — Вельзевул не то спрашивал, не то утверждал.

- Была, — почему-то признался я, хотя понимал, что эта тема пугает меня до ужаса.

- И ты выбрался из неё.

- Благодаря тебе?

- Благодаря тому что ты устремлялся ко мне.

- То есть не ты помогаешь мне, не ты во мне нуждаешься?

- Нет, это ты стремишься ко мне.

- И что мне теперь делать?

- А что тебя интересует больше всего?

- История, пожалуй. Люблю историю, — внезапно честно признаюсь я, — люблю быть свидетелем эпических событий.

- [Вельзевул кажется смеётся, если можно так трактовать эту эмоцию. Внешне он выглядит как и всегда — старым и могущественным архидемоном] Ну тогда хватайся сильнее за это чувство. Оно будет тебя вести, когда всё остальное исчезнет.

- Твой бог слишком жуткий, — со спокойной улыбкой говорит мне женщина в чёрном платье, — он действительно достоин поклонения?

[Вглядываясь в её лицо, я не могу определить её возраст: она кажется внешне лет на 40, не больше, но что-то выдаёт в ней огромную глубину веков]

- А как мне можно помочь? — растерянно спрашиваю я.

- Я помогу тебе, — просто отвечает мне женщина. Мне очень нравится её чистое, спокойное лицо с уверенными глазами. Почему-то я уверен, что это Геката, хотя никогда не был фанатом греческой культуры, — я отдам тебе свою старшую дочь, и она поможет тебе.

Согласно библейскому тексту, жертвоприношения совершались жителями Иерусалима в правление царя Манассии (698—642 до н. э.), его сына Амона и царя Иосии (639—609 до н. э.), при котором были прекращены. Иосия, среди других действий своей религиозной реформы, осквернил эту долину и в особенности Тофет, чтобы впредь отпавшие от монотеистического иудаизма жители Иудейского царства не совершали языческие религиозные обряды (4Цар. 23:10).

В части библейских текстов (2Пар. 28:3; 2Пар. 33:6;) долинa сынов Еннома и Тофет описывается как место, где «проводили сыновей своих чрез огонь», что может быть истолковано как обряд инициации детей, а не их жертвоприношение. Возможно также, что обряд проведения детей через огонь у евреев мог быть не результатом влияния финикийской религии, а пережитком древней стадии культа Яхве. В раввинистической литературе проведение детей через огонь приравнивается к передаче их в руки языческих жрецов.
Позже долина Еннома стала мусорной свалкой, где сжигались городские отбросы Иерусалима. Огонь, который горел в овраге, поддерживали добавлением серы. Сюда же сбрасывались трупы животных и тела казнённых преступников, которых считали недостойными погребения в склепе. Лишение погребения само по себе рассматривалось как наказание. Тела казнённых при этом либо сгорали в огне, либо, если падали в стороне от него, разлагались, пока трупные черви не оставляли лишь кости.

- Будь проклят Иосия! — в ярости шипит Баал.

Я проклятый ветхий дух из глубины веков.


Проклят теми, кто отправил меня в пустоту безвременья, как снаряд из пушки. Будучи воплощённым здесь, на земле, я оказался в совершенно чужой культуре, чужой традиции, чужом языке. Был обречён на бессмертие богом Белом, что своей волей воплотил меня в теле ребёнка. Те, кто говорят о бессмертии, не знают, о чём говорят. Что вы будете думать о бессмертии, если сможете представить, что значит быть заключенным в тело младенца? Вы не знаете, что такое вечность беспомощности, не знаете, что значит воскреснуть мертвецом в теле живого, раскрыв ему секреты древней магии и пробуждения духа при помощи Молоха, ужасного монстра, которым были перемолоты кости многих детей, и кровь стекала по его алтарю, установленному в Тире.

- Но кто я? — в отчаянии обезумевшего разума последний раз спрашиваю я Вельзевула.
- Будь кем хочешь, — его равнодушный тон начинает меня раздражать, — но ты являешься Вельзевулом Пятым.
[кажется, что дух меня просто подначивает]
- То есть у тебя на этом плане есть дети?
- Да, их не очень много, — спокойно отвечает мне дух.
- И каждый из них — ты?
- Каждый из них — это каждый из них, но они все похожи на меня.
Большая часть моей жизни было сражением духа и человека, результатом которого явилось любовью, или высокой практики бархатной революции, что мне кажется довольно изящным названием для этого процесса. Мысль о том, что человек делит тело с духом древнего мертвеца, кажется ему просто кощунственной, так как в контексте современной парадигмы мышления любая мысль о духах является заявкой на психбольницу. Сегодня гораздо проще рассуждать в категориях Юнга, чем действительно верить в то, что вокруг человека происходят гораздо более интересные процессы, чем он способен воспринять.

Дух касается разума


Я предлагаю человеку куда более изящную формулировку — феникс как образ возрождения. Что такое дух? Что такое человек? Это довольно сложные категории мышления, но ведь все крутится вокруг энергии, не так ли? Энергия принимает разные формы, но всегда остаётся собой. Этот чарующий магический процесс отлично демонстрируют фениксы, всегда готовые слететь с руки огнерождённого.

В далёкой Сибири я общался с духами мёртвых и один татарский шаман, свирепо посмотрев на меня, сказал мне на татарском 16 века: «Чалым», словно выразил всё своё отношение одним словом. Это слово означает сына, похожего на отца.

- Вы так похожи с отцом, — замечает Агарес.
[никак не отвечаю, но внутри себя вздрагиваю]
Кир, ты не должен стыдиться своего имени и стремиться к доказательствам давно минувших дней. В конце концов, это всего лишь история, которой ты так бесконечно наслаждаешься. Но жизнь течёт вокруг тебя, и тебе нужно участвовать в ней, потому что иначе твоя жертва была напрасна. Пока человек боится признать того, кто в ней находится, и пока дух не перестанет вспоминать старые времена, покоя в вашем теле не будет. Это взаимная гармония отлично иллюстрируется Вивеком, который тебе так сильно импонирует.

Люди говорят, что никто не приходит в магию из-за хорошей жизни. Обычно если человека всё устраивает, то ему и не нужна никакая магия, лишними знаниями нагружать свою голову. Магия — это всегда головная боль, так или иначе, и никто не собирался подстилать тебе коврик. Это жесткий мир, в котором любая энергия закручивается вокруг мощной силы Земли, обретая плоть и кровь. Глупо думать, что мир похож на утренний выпуск Телепузиков. Здесь духи поглощают друг друга, чтобы выжить, ибо идеи не терпят других идей.

Обычно люди идут в магию из-за того, что они не могут справиться со своими ощущениями — не важно, связанно ли это с их прошлыми воплощениями или нерешёнными конфликтами, так или иначе магический дар — следствие того, что человек глубоко изменён каким-то метафизическим опытом.

Позволять людям принимать их травму и переживать её, устраняясь от причины конфликта, это прекрасное лекарство, не так ли?

- Так что там у тебя с твоим стокгольмским синдромом? — мягко спрашивает меня Агарес.
Глядя в её прекрасные чёрные глаза цвета обсидиана, я тону в мраке и начинаю сомневаться.

Made on
Tilda